Повторюсь. Для Людмилы Koshlandia

Рожала Чара дважды и уже в довольно зрелом возрасте. Первый раз, засидевшись в «девках», как водится из любопытства. Второй – по большой и неразделенной любви. Оба раза она благосклонно оставляла отпрысков на мое попечение, поигравшись с потомством от силы неделю. Молоко исчезало сразу же, грудь подтягивалась, как у молодой, походка становилась, по- прежнему , легкой и прыгучей. Дети у нее получались отменные, несмотря на недостойных отцов. В них чувствовалась порода и стать, но, увы, едва окрепнув, они переставали интересовать свою мать. И, тем не менее, надвигалась старость. Достойная старость. Появилась первая седина, шишки на суставах, грациозная подтянутость уступила место старческому увяданию и сухости.

У нее были свои привилегии и обязанности, которые необременительно оживляли ее жизнь. Но в целом дни катились довольно скучно. Летом она, отстаивая свои права, по- прежнему, лежала в помидорных грядках, вяло надкусывала клубнику и таинственно уходила по своим делам за речку. Она не отказывалась собирать всех членов семьи на ужин, разыскивая их по всей деревне. Вздыхая и роняя слюну, терпеливо ждала, пока они распрощаются с хозяевами, и так же терпеливо конвоировала их до самого дома, всем своим видом показывая, что эта ей обязанность давно уже не в радость. Иногда она укладывалась в пыль посреди дороги перед  домом, и каждый проезжающий непременно тратил минут пять, чтобы уговорить её подвинуться.

 Осенью она подолгу смотрела в окно гостевого домика, куда перебралась жить после неожиданно громкого скандала с хозяйкой, то есть со мной . Позже, на все уговоры  вернуться в дом, она презрительно фыркала и поудобнее устраивалась на кровати, отворачивая морду. Наступила зима и вместо унылой скуки в доме появился лысый комок проблем. Голое тельце топорщилось редким пушком, уши торчали громадными локаторами, голосок был противного скрипучего тембра. Что-то дрогнуло в сердце у Чары, и она неожиданно ощутила себя Бабушкой. Бабушка из нее получилась потрясающая. И еще полтора года мы  в изумлении наблюдали, как рос, мужал и воспитывался рядом с ней наш Кот.

Чара ушла из жизни с достоинством и комфортом, не мучаясь болезнями и страданиями. Утром перед отъездом в город мы все с ней простились, тело уже почти застыло, апрельские лучи  бродили по тусклой шерсти, поблескивали в седине морды, но весна уже не оживляла надвигающуюся неподвижность. Живы только были глаза. Она простилась и простила. К вечеру мы ее похоронили. Я плакала ,давясь запоздалым чувством какой-то внутренней вины и сожаления. Казалось, ее уход дал мне повод оплакать, наконец, все мои предыдущие потери. За ужином выпили водки и молчали. А ночью я проснулась от плача. Где-то тоненько и безутешно плакал ребенок. Ветер то заглушал звуки, то усиливал. Я вышла на крыльцо и прислушалась.  Скрючившись на голом матрасе, ровно на том месте, где любила лежать она, по детски всхлипывая, в гостевом домике плакал Кот.